Врач, тяжело дыша и медленно качая седой головой, встал. Он только что закончил осмотр моего семнадцатилетнего сорокадвухкилограммового тела. Он отвел моего отца в угол комнаты, и я с ужасом прислушивался к его холодному гортанному голосу. “Я возвращаюсь в больницу, — сказал он. — Я больше ничего не могу для него сделать. Я даже не смог измерить хотя бы слабое кровяное давление или взять немного крови, чтобы сделать анализы”.
В течение шести месяцев туберкулез разъедал мои легкие. Последние несколько недель я был прикован к постели. Визиты врачей были частыми, но бесплодными. В тот вечер ранней осенью я начал задыхаться, и мое лицо посинело. Мама вызвала папу, и он приехал с работы в наш дом, выходящий окнами на бухту Святого Андрея в городе Панама, Флорида.
Я харкал кровью каждый день в течение нескольких недель. Даже ночью она текла из моего рта на подушку и простыню. Ужасный ночной пот оставлял пятна, которые смешивались с пятнами крови. Но в тот вечер мне было гораздо хуже. Несколько стаканов крови уже вытекло из моих легких во время сильнейшего приступа кашля.
Моя мать и другие родственники стояли у меня в ногах и плакали. Но их плач не заглушил для меня голос врача. Я слышал, как он говорил: “Мальчик уже практически мертв. Позовите всех, кто хотел бы с ним проститься. В течение двух часов он умрет”.
Жить осталось два часа — это самое страшное, что могло случиться с мальчишкой. Мое время истекло, по сути, не начавшись. Моя жизнь закончилась, прежде чем я начал жить. У меня не было времени, чтобы жить, и теперь я должен был умереть.
Я не был готов к смерти — я знал это. Ведь я даже не был готов жить. Но я двигался на финальный красный свет Господа, и дальше идти было некуда.
Доктор взял сумку, чтобы уйти, и повернулся снова к отцу. “Я заполню свидетельство о смерти Лестера вечером, а вы заберете его у меня завтра утром. После этого вы сможете пойти на кладбище и договориться о месте для могилы”.
В моем испуганном, удивленном, молодом разуме запечатлелась дверь, закрывающаяся за доктором, уходящим в ночь.
Это был не первый раз, когда я оказался близок к смерти. Но она никогда не представлялась такой определенной, такой неотвратимой. Я не могу сказать, что вся моя жизнь пронеслась передо мной в тот момент, но я осознавал, что в тех прошлых случаях я был спасен чудесным образом.
Всего лишь через два или три года после моего рождения в Новом Орлеане в 1013 году меня скрутила страшная болезнь пеллагра. Доктор сказал маме, что я умру от этой болезни, которая была в то время обычной среди бедных людей белой расы на Юге. Это было задолго до того, как врачи узнали, что болезнь вызывается недоеданием и может быть предотвращена включением в рацион свежих фруктов, овощей и молока.
Мама позвала нескольких женщин из молитвенной группы церкви, которую она посещала. Они пришли в дом, чтобы помолиться за меня, и Бог ответил им чудесным образом. Позже доктор, который предрек, что я умру, не мог найти на мне ни единого пятна и не мог поверить, что перед ним тот же самый ребенок. Божье исцеление не оставило ни малейшего следа той губительной болезни.
В возрасте пяти или шести лет я играл па железной дороге, переводя стрелки недалеко от места, где мы жили в то время в Лоуреле, Миссисипи. Я не заметил, что отцепившийся грузовой вагон катится вниз по рельсам в моем направлении. Внезапно мой старший брат Хьюстон, который был больше меня в два раза, толкнул меня, и мы покатились вместе под откос. Тогда до огромных стальных колес вагона оставалось всего несколько сантиметров. До момента толчка мне казалось, что я один на путях, — я и не подозревал, какая опасность надвигается на меня.
Несколько лет спустя я едва не утонул. Это случилось в тихий зимний день, когда мы с двумя друзьями решили прогулять школу и пойти к пруду недалеко от Лоурела.
Зимние дожди взбурлили обычно ленивые воды ручья Талахала. Мальчишки, почувствовав свободу, стали заводить друг друга: “Давайте переплывем ручей”. Холодная вода не могла остановить их, они сняли с себя школьную форму и нырнули в грязный поток. Я был самым младшим и нырнул последним. Два моих более сильных товарища поплыли к песчаной отмели. Я проплыл примерно до середины и вдруг обнаружил, что не могу бороться с бурным потоком. Он быстро стал уносить меня прочь и, когда я окончательно ослабел, накрыл меня с головой.
Передать, что произошло в следующие несколько секунд, я могу, основываясь только на том, что мне рассказали позже. Один из мальчиков, выбравшихся на песчаную отмель, сын местного священника, запаниковал. “Давай пойдем домой, нам попадет! Он утонул!”
Лэверт Холифилд, другой мальчик, возразил: “Нет, я не хочу уходить. Давай поищем его”.
“Я не собираюсь его искать”, — ответил сын проповедника, глядя широко открытыми глазами на бурлящую пену, которая меня поглотила. Он бросил нас и убежал.
Лэверт нырнул и прощупывал песчаное дно ручья, пока не нашел меня и отчаянными усилиями не вытащил мое тело на берег. Я не дышал, мои легкие были заполнены водой. Лэверт совсем немного знал об искусственном дыхании. Он просто перевернул меня и сильно нажимал мне на спину, пока грязь и вода не стали вытекать изо рта и я не начал дышать. Он оставался рядом со мной, пока я не пришел в себя. После этого мы вместе переплыли ручей, вернувшись к нашей одежде, и Лэверт проводил меня домой.
Вскоре после этого моя семья переехала в Мобил, Алабама, и в который раз смерть играла со мной. Это был февраль, праздник Марди Трас (день перед началом большого поста — аналог масленицы), и мне тогда было шестнадцать. В ту ночь я надел маску и новый тяжелый темно-синий свитер и пошел носиться по улицам города с двумя другими мальчишками. Казалось, весь город сошел с ума. Мы бегали и кричали в поисках приключений на свою голову, пока они не нашли нас. Маленькое создание, похожее на девочку, хотя нельзя было быть в этом уверенным, подошло и ударило меня. Я развернулся и ударил ее кулаком, опрокинув навзничь. Следующее, что я увидел, был ее парень, который вытащил нож и попытался пырнуть меня, сделав резкий выпад. Я отпрянул, и лезвие прошло сквозь мой свитер и рубашку, распоров их сверху донизу. Девушка поднялась, и они вместе бросились бежать, не зная, зарезали они меня или нет. И еще раз зов ангела смерти не коснулся меня.
После этих случаев я понял, что со смертью у меня сложные отношения, и сейчас, когда доктор покидал наш дом, чтобы заполнить мое свидетельство о смерти, я думал, что везение окончательно покинуло меня, что конец все-таки пришел.
В тот момент Бог дал мне видение. Это было самое потрясающее и значительное событие, которое когда-либо случалось в моей жизни. Я смотрел вправо от кровати, и там, в воздухе висел гроб. Я не спал. Гроб был ярким, настоящим. Он был даже красивый: в лентах из шелка, украшенный по кругу белыми лилиями и красными розами. Гроб был чуть приоткрыт, поэтому я мог видеть, что там внутри. Он был пуст, и я заметил, что он пришелся бы мне как раз впору.
До этого со мной не происходило ничего подобного, и это видение испугало меня. В ужасе я повернулся на левый бок, пытаясь спрятаться.
Там, слева, зависнув в воздухе рядом с моей кроватью, находилась открытая Библия. Она была такая же большая, как моя кровать, больше чем любая книга, которую я когда-либо видел. Без подсказки я понял: Библия означает, что я должен проповедовать.
Бог говорил со мной в тот момент, когда я лихорадочно перевел взгляд на гроб, а потом снова на открытую книгу. “Лестер, что из этого ты выберешь сегодня вечером?”
Это не был слышимый голос, однако он был такой же отчетливый и твердый, как и любой другой голос, который я когда-либо слышал. Бог предлагал мне выбор. Я хотел быть кем угодно, но не проповедником. Я презирал проповедников. Я даже не был христианином. В то же самое время я был охвачен ужасом при мысли о смерти. Для меня открытый гроб означал гораздо больше, чем просто могила. Он означал ад - вечные мучения. Я слышал достаточно проповедей, чтобы знать: если я умру этой ночью, то ад будет моим вечным местом обитания.
Я не был готов к смерти, я хотел жить любой ценой. Глядя прямо на Библию, я молился: “Боже, если единственный способ во всем мире для меня остаться жить, это проповедовать, я буду проповедовать”. И затем, чтобы подтвердить то, что я только что сказал, я добавил: “Если Ты дашь мне жить столько, сколько я буду проповедовать, то однажды я стану самым старым человеком на планете, потому что никогда не перестану это делать”.
Я был уверен в том, что говорил. Решение проповедовать было одновременно моим решением отдать мое сердце
Иисусу Христу. Я сразу принял и Его признание, и Его полное спасение. Я сделал это прямо там.
Пиление исчезло. Погружаясь в состояние глубокого, сладкого сна я ощущал Божью власть над моей жизнью. Моя жизнь была захвачена высшей силой.
В ту ночь я был единственным в нашем доме, кто выспался. Пока я покоился в Его мире. Божья рука коснулась моих легких и исцелила их. Когда я открыл глаза на следующее утро, моя дорогая мама стояла около моей кровати. Она не отходила от меня целую ночь. Ее глаза были опухшими от гори и слез, но я никогда не видел их более красивыми. Приступ прошел. На моей подушке не было ни капли крови.
Мама, увидев, что я проснулся, спросила, нужно ли мне что-нибудь.
— Я голоден, улыбнулся я. Впервые за несколько недель я был голоден.
Мама направилась в сторону кухни:
— Я принесу тебе немного виноградного сока.
Нет, мам, — окликнул я ее. — Я напился виноградного сока на много лет вперед.
— Чего же ты хочешь, Лестер?
— А что ел отец на завтрак?
Она сказала, что он завтракал яичницей с ветчиной, свежим бисквитом и крупномолотой кукурузой с соусом.
Пока я слушал, как она рассказывает, чем завтракал мой отец, мой аппетит разыгрался, просто разбушевался, слюна наполнила рот.
— Это как раз то, что я хочу.
Мама начала плакать снова.
— Нет, нет, нет. Ты давно не ел твердой пищи, и она тебя убьет.
Я усмехнулся и пошутил:
Хорошо, но я хочу умереть полный яичницы с ветчиной, свежим бисквитом и соусом с крупномолотой кукурузой.
Мама горько ответила:
— Ладно. Доктор сказал, что ты умрешь в любом случае. Я дам тебе то, что ты просишь. По крайней мере, твое последнее желание будет исполнено.
Она приготовила огромный горячий завтрак, который я заказал. И когда она присела с ним на мою кровать, она отвернулась и снова начала рыдать.
Я ел. О. как я ел! Я вылизал свою тарелку и попросил добавку. Мама настаивала:
- Давай подождем и посмотрим, не навредит ли тебе это.
Но со мной все было нормально.
Я объяснил:
— Мама, у меня было видение.
Я рассказал ей о гробе и огромной открытой книге, посмотрел ей в лицо и сказал:
— Мама, я собираюсь стать проповедником.
Моя маленькая, громко плачущая мама была переполнена радостью. Все ее молитвы в течение семнадцати лет внезапно получили ответ. Она начала благодарить Господа. И она имела па это право.
— О Господи, я благодарю Тебя, я благодарю Тебя.
Я знала, что Ты сделаешь это.
Она подняла руки в благодарности и молилась, ее сердце было переполнено радостью. Мама была счастлива, что я был исцелен от туберкулеза. Но она была гораздо более взволнована тем, что ее любимый “блудный сын. вернулся “домой”.
Мама молилась за меня столько, сколько я себя помню. Во время семейных молитв она просила: Господи, пожалуйста, сделай Лестера проповедником”. Потом я сказал ей: “Мама, пожалуйста, не молись так”.
Два моих старших брата, Хьюстон и Эрнест, уже были служителями, они были пасторами.
Мама выросла в методистской семье, и, еще, будучи маленькой девочкой, она услышала призыв Господа стать миссионеркой в Китае. Она до сих пор огорчена тем, что последовала совету своего пастора, который сказал ей: “Женщинам не место на миссионерском поле”. Он посоветовал ей стать бизнес-секретарем, что она и сделала.
Позже мама получила крещение Святым Духом. Хотя папа в то время еще не принял Христа, она постоянно водила нас, своих семерых детей, в Церковь полного Евангелия и воскресную школу.
Anna, моя старшая сестра, тоже однажды почувствовала внезапный призыв от Господа стать миссионеркой в Китае, но отказалась от своего призвания и вышла замуж за грешника. Она умерла в молодом возрасте.
Я был предпоследним ребенком в семье, самой младшей была Леона. Только мы с ней оставались с родителями. Из всех детей я был самой большой головной болью для моей матери. Я был непослушным бунтовщиком и имел горячий, взрывной характер. Когда мама огорчалась, она даже грозилась отдать меня в специальную школьную группу для провинившихся детей, которая уходит домой позже, чем все остальные. Но она любила меня больше других детей и молилась обо мне больше, чем об остальных.
Несколько раз я возвращался домой в два часа ночи после шумной вечеринки и спотыкался о ноги матери, когда пробирался к своей постели в темноте.
— Что ты делаешь в моей комнате? — спрашивал я.
— Я молюсь за тебя, Лестер, — отвечала мама, уходя вниз, в гостиную, чтобы продолжить свои молитвы.
Я плохо спал в те ночи. Даже тогда в моем сердце я понимал, что у Бога есть более интересный план для моей жизни, чем у меня самого.
После моего исцеления силы быстро вернулись ко мне. У меня был свежий воздух и солнце в избытке, они вливались во все двадцать четыре окна, которые составляли стены моей комнаты, смотрящей на бухту Святого Андрея и Мексиканский залив. Но только свежего воздуха и солнечного света было недостаточно для моего исцеления. Необходимо было прикосновение Бога.
В течение трех дней я гулял по дому и ел все, что мама готовила для меня. Через десять дней я сидел в лодке на заливе и рыбачил со своим другом. Жизнь быстро возвращалась в свою колею.
Это было утром, всего через две недели после того видения и исцеления, когда я молился в своей комнате и Бог проговорил ко мне во второй раз. “Ты обещал мне, что будешь проповедовать, если Я тебя исцелю. - Его голос потряс меня. — Чего ты ждешь?”
Вдруг почувствовав, что я должен действовать немедленно, я бросился вниз, где завтракал отец, и объявил:
— Папа, я собираюсь пойти проповедовать. Я ухожу сегодня.
Папа был очень расстроен. Он осыпал меня ругательствами, чего никогда раньше не делал. Он громко сопел, кричал и угрожал.
— Никуда ты не пойдешь. Ты еще слаб для таких вещей. Куда ты пойдешь, ты же не знаешь, что говорить.
Мой отец не был христианином. О его низком мнении, о проповедниках вообще можно было судить по его словам: “Я не хочу, чтобы все мои сыновья были побирушками. Все проповедники только и делают, что выпрашивают себе на жизнь”.
Он ударил по столу и разразился проклятиями:
— Я хочу, чтобы у тебя была настоящая работа. Для чего, ты думаешь, я потратил кучу денег, чтобы научить тебя делать что-то своими руками?
— Нет, папа. Я должен идти и проповедовать.
— Ты никуда не пойдешь.
— Но Бог сказал, что я должен проповедовать.
— Бог — это ничто.
Мой стодвухкилограммовый ирландский папа вскочил со своего кресла в ярости. Я затрясся, как осиновый лист, и просто стоял там, всхлипывая и утирая сопли. Я был совершенно подавлен.
В конце концов, я повернулся и побежал вверх по лестнице в свою комнату. Последние его слова, которые я услышал: “Ты умрешь с голоду, если уедешь”.
В своем убежище, в спальне, я упал на пол и закричал:
— Мои небесный Отец говорит “иди”, а мой земной отец говорит “нет”. Что мне делать, Господи?
Сквозь слезы я услышал, как Бог проговорил мне: “Исайя 41:10,11”. Я никогда не читал этих стихов раньше и даже понятия не имел, о чем они. Но этот спокойный, тихий голос был таким ясным, что я раскрыл свою Библию прямо на полу и начал читать.
“Не бойся, ибо Я с тобою...”
Во время чтения этого обетования что-то внезапно изменилось во мне. Божья любовь переполнила меня. Он протянул руку и убрал страх прочь из моей души. Теперь я плакал и смеялся одновременно. Прошло около часа, прежде чем я пришел в себя и смог снова читать:
“...не смущайся, ибо Я Бог твой; Я укреплю тебя и помогу тебе, и поддержу тебя десницею правды Моей.
Вот, в стыде и посрамлении останутся все раздраженные против тебя, будут как ничто и погибнут препирающиеся с тобою”.
Отлично, Боже, — сказал я вслух, — если Ты пойдешь со мной, то я готов идти.
Я пошел в кладовку и достал маленькую сорокадевятицентовую коричневую сумку. У меня не заняло много времени заполнить ее всеми вещами, которые у меня были. Отец уже ушел на работу, когда я двинулся снова вниз по лестнице с сумкой в руке.
— Ты куда собрался? — поинтересовалась моя мама.
— Проповедовать.
— Но, сынок, куда ты пойдешь проповедовать? Тебя же никто не приглашал.
— Я не знаю, куда я иду, мама, но я должен идти.
Я поцеловал се на прощание и пошел прочь, к выходу. Я покинул свой дом навсегда.
Мой сверстник и друг, владелец старого драндулета, стоял перед домом. Сегодня я уже не могу вспомнить его имени. Я сказал ему о своем намерении, и он вызвался поехать со мной. Почему бы нет? Ему все равно нечего было делать. Вместе мы медленно поехали, дребезжа, вверх по улице. Я понятия не имел, куда мы едем, но я был движим необъяснимой силой Божьего предназначения. Я должен был быть послушным небесному видению. И я знал, что я был не один.
Другие книги Лестера Самралла
